Узники ненависти: когнитивная основа гнева, враждебности и насилия

В литературе по социальной психологии решительно поддерживается идея о существовании общей тенденции чувствовать эмпатию и доброжелательно себя вести по отношению к другим людям. Имеются значимые экспериментальные доказательства того, что альтруистический «режим поведения» можно «настроить» соответствующими воздействиями. Оказывается, случайный прохожий с большей вероятностью вмешается в какую-либо чрезвычайную ситуацию, если будет один. А присутствие (при каком-то нежелательном событии) посторонних препятствует мотивации, вмешавшись, стать полезным. Однако можно научить людей преодолевать это торможение. Самая очевидная причина такого эффекта – появление у человека ощущения, что ответственность за выход из трудной ситуации можно разделить на всех присутствующих «сторонних наблюдателей», но это не позволяет полностью объяснить данную реакцию. И «случайный прохожий» с большей вероятностью будет вести себя альтруистично в присутствии друга, чем когда рядом находится незнакомец.

Дух волонтерства сегодня силен: почти половина взрослых американцев сдают кровь, а большинство собирает средства на благотворительные цели, работает волонтерами в больницах, спонсирует молодежные группы или вносит свой вклад в другие общественные дела. Еще важнее не поддающаяся количественной оценке повседневная доброта. Хотя такое поведение может получать более низкую оценку по шкале альтруизма, чем ставшие известными широким массам героические действия, оно иллюстрирует такие человеческие качества, как участливость, щедрость и эмпатия. Люди совершают множество действий, отличающихся общественной полезностью и щедростью, не требуя и не ожидая за это никакой похвалы или награды. Акт альтруизма сам за себя вознаграждает. Практически каждый из нас, например, поможет потерявшемуся ребенку и постарается связаться с его семьей. Большинство людей охотно помогут слепому человеку перейти дорогу. Очень многие пожертвуют деньги на помощь больному ребенку, которому требуется дорогостоящее лечение.

В общем и целом можно сказать, что нарциссизм и альтруизм представляют собой противоположные стороны дуалистической организации личности. Нарциссизм превыше всего ставит собственное «я», альтруизм – других людей. В нарциссическом режиме своего функционирования человек, прежде всего, заинтересован в продвижении собственных интересов и расширении сферы личного контроля. Он конкурирует с другими людьми, утверждает и защищает свои права и привилегии, борется за сохранение своей индивидуальности и идентичности. Переключаясь в альтруистический режим, человек заботится о благе и процветании других людей, получает положительные эмоции от подчинения своих интересов их нуждам, бдительно защищает права неудачников, обездоленных и обделенных.

Шовинизм народа, его империалистические устремления могут выступать под знаменем освободительной войны. В 1898 году американские войска изгнали с Филиппин тираническую испанскую власть, видимо, исходя из благих побуждений, но продолжили военную кампанию и пытались силой установить американский контроль над этой территорией. Продолжительная война вылилась в широкомасштабные убийства филиппинских повстанцев. Миссионеры жертвовали жизнью в разных уголках мира, пытаясь обратить язычников в «истинную веру». Такой «религиозный империализм» кажется альтруистическим, однако отчасти он обусловлен коллективным нарциссизмом религиозных «прозелитизаторов».

У большинства группировок боевиков – и религиозных, и руководствующихся политическими мотивами – имеется коллективный образ себя, своей группы как главенствующей в обществе, иногда откровенно являющейся «превыше всего». Они убеждены, что только им ведомо знание об истине, и испытывают пренебрежение к неверующим. Экстремисты, будь то воинствующие группировки, такие как скинхеды, или политическая элита режимов типа гитлеровской Германии, или сталинского Советского Союза, часто руководствуются собственными представлениями об идеальном мире, где контроль за всем осуществляет их группа или нация. Движимые грандиозными замыслами и мечтаниями, они стремятся раздвинуть границы подвластного им пространства через революции или внешние завоевания. Далекие от чувства сострадания, эти люди стремятся уничтожить свои жертвы. Их последователи объединяют личные желания власти и славы с желаниями лидера и «подпитываются» от экспансии и завоеваний.

Несмотря на способность сочувствовать тому, кто страдает от боли, дети часто руководствуются своим эгоцентрическим кодексом справедливости, когда затрагиваются их собственные интересы.

Своими часто жестокими действиями политика безопасности реагирует на образ злонамеренного «врага государства», насаждаемый этими стражами порядка, политическими или военными лидерами. И хотя каждый из них не очень боится оказаться лично травмированным или раненым, в их мыслях государство представляется уязвимым, находящимся в опасности, а посему они уверены в том, что делают доброе дело, разгоняя, избивая, а иногда и пытая протестующих – тех, кто подрывает основы существующей системы.

Заявление английского солдата в шекспировской драме «Генрих V» иллюстрирует, как солдаты могут чувствовать себя оправданными при совершении убийств и других бесчеловечных действий: «Мы знаем только, что мы подданные короля, и этого для нас достаточно. Но если бы даже его дело было неправым, повиновение королю снимает с нас всякую вину». Перекладывание ответственности на лидера помогает снять внутренние запреты на убийство.

Боевые действия организуют таким образом, чтобы свести к минимуму появление гуманных чувств по отношению к Врагу. Патриотические образы, беспрекословное подчинение командирам, верность боевым товарищам и награды за убийства – все это придумано, чтобы «отпустить грехи» за творимые во время войны ужасные дела. Обезличенность конкретного вражеского солдата тоже способствует уменьшению чувства ответственности за смерть другого человеческого существа.

Коллективный характер убийств был проиллюстрирован событием в местечке Сонгми во время Вьетнамской войны, когда рота американских солдат во главе с лейтенантом Уильямом Келли впала в неистовство. Их движущей силой являлась убежденность, что поскольку Враг убивал их товарищей (включая всеми любимого сержанта, подорвавшегося накануне на мине-ловушке), все гражданские лица – старики, женщины и дети – заслуживают одного: быть уничтоженными. Жажда мести затмила любые человеческие чувства по отношению к беззащитным жертвам. Резня продолжалась, несмотря на очевидную неспособность вьетнамцев к какому-либо сопротивлению и на их мольбы о пощаде. Убивали и поодиночке, и группами. На судебном процессе лейтенант Келли в свою защиту привел аргумент, что он лишь «выполнял приказ». Он вспоминал: «Я представлял себе людей в Сонгми так: это просто какие-то тела, и они меня никак не волновали… Я думал, что это не может быть неправильным, иначе возникло бы чувство жалости». Как указывал политолог Роберт Джервис, если было совершено какое-то зло, он просто не мог его совершить; а если он его совершил, это не могло быть злом.