Afterpoems

хорватские дети не спят

над морем не тихо не тихо

а тут у меня аки клад аки склад

mi hijo и рядом mi hijo

их хочется молча стеречь

под розовых плеч шелушенье

дочесть докурить и не лечь

такое простое решенье

на сутки поставит печать

рассвет, и добавит их к папке

где они будут вечно как чайки кричать

ища свои пляжные тапки

но на улице радио москва говорит, говорит – не вырезая

пауз —

о том что смерть неизбежна

от лефортовской набережной до басманной

не выучившим азбуки в словарь
смотреть – смешная, тщетная работа:
какое кружево комарьих ножек
любовно кем-то выложенных в ряд!
и вдруг картинка: головной убор,
жилище или голова мужская.
раскрасим? или ну его, закроем
и выбросим.

что вы меня не одеваете
и никуда не ведете, никуда не деваете

Сердце натягиваю на правую руку
боксерской перчаткой.
Когда в кровавые клочья
ваши языки разлетятся,
пальцы болеть не будут.
Эскалатор крови
остановился.
Что вы машете топорами слов?
Уже срублены те деревья,
что росли из глаз моих – к небу.
С тех пор смотрю только вперед,
вижу лишь пустоту.
Фата на белой невесте
плотнее сливок на молоке.
Я, как бездомный котенок, иду за этим пятном

что мы будем делать если доживем до войны?
наш сосед аркаша делает все в штаны
наши помыслы конвульсивны руки нежны
мы не привыкли ходить пешком есть кашу с песком
делиться своим не давиться отнятым куском
быть тише жука прижатого коробком
дети мои маленькие зверьки
я научу вас замолкать по взмаху руки
рассматривать свои плевки
изучать стены и потолки
до скончанья веков
под вонь параши под лязг замков
повторять слова из неродных языков
* * *
Земную жизнь пройдя до посреди
вдруг екает: а ну всего до трети?
Ведь все равно всего не перепети
и просится сказать себе «уйди».
Доплыв до дна, додув ее дотла,
дорожкой лысою – брести ли?
Пусть те, кого не отпустили,
пойдут, куда я не смогла,
себе под хвост пустив вожжу,
а я пусть только погляжу
махну да вздрогну – все пустяк:
мой путь истек и голос мой иссяк.
* * *
панюшкин почти безупречный как техника фирмы
бош пишет наебать можно кого угодно но мою жену
не наебешь
кто парится этим панюшкин кто парится этим всерьез
у людей елка блядь икра дед мороз мороз
не заводятся автомобили не летят ангела
а полночь близится как гоблин из-за угла
панюшкин почти блаженный как тихая украинская ночь
пишет беспокоюсь не только я но и моя трехлетняя дочь
вместо голову под крыло в тщательно свитых гнездах
наши птенцы тревожно нюхают паленый воздух
кто этим парится панюшкин блядь у людей другие дела
а полночь близится как гоблин из-за угла
панюшкин уже практически кричит мне насрать
на дебаты
мы уже проснулись в другой мы уже аты баты
несите ему своих детушек а я не хочу
ша панюшкин тпру панюшкин чу
ни хуя не вырастет там где прошлись серпом
ни хуя не вырастет сколько ты не пизди
только разве солнышко на небе голубом
когда придет время чтобы прошли дожди
потому панюшкин закуси удила
полночь уже вышла как гоблин из-за угла
с красными глазами, с яйцами фаберже.
не хуй пиздеть панюшкин, все – ужé

что мы будем делать если доживем до войны?
наш сосед аркаша делает все в штаны
наши помыслы конвульсивны руки нежны
мы не привыкли ходить пешком есть кашу с песком
делиться своим не давиться отнятым куском
быть тише жука прижатого коробком
дети мои маленькие зверьки
я научу вас замолкать по взмаху руки
рассматривать свои плевки
изучать стены и потолки
до скончанья веков
под вонь параши под лязг замков
повторять слова из неродных языков

где наша роза, друзья? – «écoute,
что за безделки тебя влекут?»
слышишь как медленно —
тук тук рубит дрова якут?
а между тем все равно зной
ветер не трогает наш грот
и обживая свой дом резной
птицы поют: вот
роза и ирис, а вот сор:
крошки и пепел, крыло осы;
дымных закатов точны часы,
что нам его топор
что нам косный его язык
что нам острый его кадык
стук за забором в чужих кустах
холод в других местах
где наша ересь?
да вся тут:
можно ли через
как вброд пруд
или примерясь
вот так: прыг —
ходит и ходит его кадык
ходит как ходики
там как тут
рубит дрова якут

Помню ли я, спроси, тот беззвучный шепот
карандаша рисующего на парте
Вучека, символ зимней олимпиады?
Помню ли я как прятаться в раздевалке
между вешалок в зимнем и демисезонном,
искать несуществующий подпол
где можно пересидеть звонки, лыжи, уборку листьев
в Щемиловском парке, сделать из молока
чернила, из хлеба чернильницу, из кожи бумагу,
пока раздают солянку, пока в карауле
у портрета Зои Космодемьянской
почесываются девочки в шерстяных платьях?
Сходим потом в музей боевой славы,
где хранятся мои русые волосы, белые ногти,
почитаешь, что я писала все это время —
я уже не помню

Карьеры и гаражи, белым кирпичом выложенные даты.
Перочинные ножики вытерты и спрятаны в сумки.
Мы прижимаемся к стеклам, мы хотим домой
как солдаты,
мы узнаем Москву в неаккуратном рисунке.
Набухает небо от нашего напряженья,
болит как железки – вспомнить бы песню какую,
«Голубой вагон»? Не капризничай, говорят мне, Женя.
Я не капризничаю; кажется, я тоскую,
оттого что это и первый раз, и еще раз.
Мои куклы готовы уйти от меня, Федоры:
я их не чешу, не мою, я тускло щурюсь
и встреваю во взрослые разговоры,
пока, как подыхающий зверь, подо мной не вздрогнет
пол, и вздох облегченья прокатится по вагонам,
в небе грохнет, платья намокнут и гарь намокнет,
и запахнет ласковым и паленым.