Ольга Кушлина

Этого оказалось достаточно, чтобы все переменилось: «лопасти латаний» веером раскинулись над собранием сочинений Брюсова, азалии встали ря-дом с Иннокентием Анненским, и даже цветочек на обоях подмигивал пестрому ситцу, в какой переплетена была книжка Петра Потемкина.
Цветы на подоконниках были те же самые, что украшали петербургские комнаты не только тридцать, но и сто лет назад. Традиция, в сущности, не менялась. Можно убедиться в этом, гуляя по городу и заглядывая(-сь) в окна первых этажей.

Пассифлора, излюбленное украшение петербургских окон, в двадцать третьем году для Тэффи была уже воспоминанием, как и сам город, откуда они бежали — семь верст, и все крюком; бежали, потому что там становилось не до стихов и не до цветов. В России этот цветок — бело-голубой, искрапленный пунцовыми пятнышками, — носил другое имя. Страстоцвет. Он остался в Петербурге – на литой чугунной ограде Михайловского сада, возле храма Спаса на Крови.

«Тайнобрачные цветы», криптогамы, поразили ее «темным» (любимое слово поэтессы) смыслом, но все-таки не выдержали давления фольклора и стали в конце стихотворения «голубыми». К многочисленным литературным вариациям на тему голубого цветка папоротника прибавилась еще одна — правда, изысканная. Или это вовсе не фольклорные краски, но отсвет голубого цветка Новалиса окрашивал лепестки поэтических образов?..