Кио Маклир

Бренчать на рояле, как Фэтс Уоллер, в свое удовольствие — это он обожал, но необходимость выступать на публике и самому заниматься своей раскруткой нервировала и нагоняла тоску

Боялась — стоит переключиться на что-то еще, и я окажусь не готова к надвигающейся утрате, и она меня раздавит.

Это горе было наподобие моросящего дождя. Не промочило меня до костей, не утопило, а повисло в воздухе каким-то бледным облаком, редея, но никогда не испаряясь без остатка.

Птичье пение напоминало ему, что хватит зацикливаться на себе — пора оглянуться по сторонам

Дело было той самой зимой, которая пришла слишком рано. Снег валил беспрерывно. Помню, по радио какой-то ведущий обронил: «Глобальное потепление? Ха!» А еще той зимой я обнаружила, что во мне что-то поломалось. Что именно, я не знала, а знала только, что забарахлила неведомая деталь, которая прежде, размеренно вращаясь, помогала мне не выбиваться из графика. Я поглядывала на тех людей вокруг, кто по-прежнему успешно справлялся со всем — дирижировал приготовлением обедов, карьерой и детьми. Kак же мне хотелось, чтобы мне напомнили, как это сделать. Я-то сбилась с ритма

онального пессимиста) я унаследовала убеждение, что ожидание наихудшего варианта событий может быть своеобразным щитом. Мы верили в то, что нервничать загодя — значит предотвратить беду.

Либо, возможно, меня накрыло так называемое «опережающее горе», — та скорбь, которая возникает накануне неотвратимой утраты. Опережающее. Предвосхищающее. Kолотящееся в висках. Это горе было наподобие моросящего дождя. Не промочило меня до костей, не утопило, а повисло в воздухе каким-то бледным облаком, редея, но никогда не испаряясь без остатка. Увязывалось за мной, куда бы я ни направлялась, и я постепенно привыкла видеть всё вокруг сквозь его пелену.

Мне всегда казалось, что скорбь ощущаешь как печаль, не разбавленную другими чувствами. Образы чужой скорби я почерпнула из учебы в художественной школе: например, видела на портретах женщин, оплакивающих кого-то. Их головы склонены, лица закрыты руками, они рыдают, озаренные свечами. Но опережающее г

Пусть в нас глубоко сидит инстинкт свободы, все мы в том или ином смысле у чего-нибудь в плену.

Думаю, истории про взлет с подрезанными крыльями завораживают нас потому, что случаются в жизни относительно редко. Сбежавшие из клетки становятся для нас путеводным маяком.

То ли тогда, то ли впоследствии я усвоила: пусть мы и жалеем, что у нас нет безграничной свободы, иногда мы решаем придерживаться границ дозволенного, выбирая хорошо знакомую несвободу, а не водопад неизведанных возможностей.

Я всё прорабатываю по частям. Пытаюсь действовать по методу голубей, когда кто-то роняет целый батон, — всё гигантское делить на посильные кусочки. Применяю это к работе и к жизненным кризисам. И к домашним делам, и к стряпне