Андрей Танасейчук

Он бежал и бежал по дороге вдоль Кии-но-куни-но-дзака, вокруг него была тьма, и никого кругом. А он все бежал и бежал, не отваживаясь оглянуться назад. Наконец вдалеке он увидел свет фонаря — тот был подобен отблеску жука-светлячка, вспыхнувшего в ночи, — и бросился к нему. Оказалось, это был всего лишь фонарь бродячего торговца горячей лапшой, который установил свою палатку на обочине дороги. Но любой свет и общество человека было как раз то, в чем старик сейчас нуждался. Поэтому он бросился торговцу в ноги и закричал:

— Ах!.. А-а!.. А-а!..

— Корэ! Корэ! [13] — грубо прикрикнул на него торговец. — Прекрати! Что с тобой случилось? На тебя напали, ранили?

— Нет... никто меня не ранил, — задыхаясь, отвечал тот, — только... Ах!.. А-а!..

— Только напугали? — неприязненно произнес торговец. — Грабители?

— Нет, не грабители, не грабители, — выдохнул испуганный старик. — Я видел... я видел женщину... подле рва... и она показала мне... Ах! Не могу сказать, что она показала!..

— Хэ! [14] Она показала!.. Поди, нечто похожее на ЭТО?.. — произнес торговец лапшой и провел рукой по лицу. Оно стало похоже на яйцо — ни глаз, ни носа, ни рта.

И в тот же момент свет для несчастного померк.

Этот человек был самураем из Иё. Дерево росло в его саду и цвело в обычное время — то есть примерно в конце марта или в начале апреля. Он играл под этим деревом ребенком. Его родители, родители родителей и их предки многие-многие годы украшали цветущие ветви сакуры хвалебными стихами, начертанными тушью на полосках цветной бумаги. Он и сам постарел и превратился в глубокого старика под сенью этой сакуры. Он пережил своих детей, и не осталось никого в целом мире, ради кого стоило продолжать жить, кроме этого дерева. Но вот однажды — это случилось летом — дерево завяло и умерло!

Старик очень горевал по своему дереву. Тогда добрые соседи отыскали молодое красивое вишневое деревце и посадили его в саду в надежде, что это утешит старика. Он был благодарен и в чужих глазах старался выглядеть умиротворенным и счастливым. Но на самом деле сердце его было переполнено печалью: он так любил старое дерево, что ничто не могло примирить его с потерей и утешить.