Жизнь Георгия Иванова. Документальное повествование

Георгий Иванов пишет стихотворение-спутник, а не стихотворение-манифест. Оно значительно тем, что выявляет ивановскую лирическую философию, его тягу к обнаружению своего в чужом. Его стихи-реплики весьма часто (хотя и не в данном случае) остроумием и благозвучностью перекрывают вызвавший реплику источник. Порой и иссушают его.

Акмеизм — это опростившийся, соскальзывающий к реализму символизм.

Аутентично для художников «серебряного века» заявление Иннокентия Анненского, обращенное к молодым сочинителям: «Первая задача поэта — выдумать себя». Его любил повторять Гумилев

Судя по ранней прозе поэта и мемуарам Ирины Одоевцевой, имение, где Георгий Иванов родился, сгорело в конце XIX — начале XX века. Однако сам он о своем родовом гнезде пишет как о месте, где «прошли все летние месяцы моего детства и юности (курсив мой. — А. А.)». Все известные письма юного Георгия Иванова в Петербург помечены не имением Пуки и не Стуленками, а имением Гедройцы под Вильной. Очевидно, здесь жили какие-то более состоятельные, чем родители поэта, его родственники или полковые приятели его отца. Связь с литовской родиной у него сохранялась до 1922 года, года отъезда за границу. Он даже намеревался «оптировать» литовское гражданство. Но столь же примечательно, что в годы эмиграции, часто бывая в Латвии, на родине жены, за соседней Литвой поэт наблюдал как транзитный пассажир — из окон автомобиля.

Стоны, звоны, перезвоны,
Перезвоны, звоны, сны.
Высоки крутые склоны,
Крутосклоны зелены…

— Это Сергей Городецкий, — говорит он с загадочной улыбкой, и мне непонятно — восхищается ли он этим набором звон­ких слов или смеется над ним», — вспоминает его однокашник, Александр Перфильев.

«Несмотря на демократические и социалистические устремления в политике, — писал Федор Степун, — культура жила своей интимной аристократической жизнью…»

Заостряя тему, осмелимся произнести: и вся культура «серебряного века» выросла из одного грандиозного метафизического безделья.

Георгия Иванова приводила в трепет великая иллюзия, квинтэссенция петербургского мифа — видение парадиза над бездной.

«Опустись же. Я мог бы ска­зать — взвейся. Это одно и то же»,

Романтический миф, особенно значимый для поколения Георгия Иванова, — это миф о том, что оно последнее, закат­ное поколение уходящей русской культуры.