«Безопасность престола и спокойствие государства». Политическая полиция самодержавной России (1826–1866)

Вторая экспедиция ведала кадровым составом III Отделения, тюрьмами для политических преступников, собирала сведения о раскольниках, «об открытиях по фальшивым ассигнациям, монетам, штемпелям, документам», разбирала имущественные и семейные тяжбы.

В письме к супруге он оправдывал свой выбор: «Ежели я, вступая в корпус жандармов, сделаюсь доносчиком, наушником, тогда доброе мое имя, конечно, будет запятнано. Но ежели, напротив, я, не мешаясь в дела, относящиеся до внутренней полиции, буду опорою бедных, защитою несчастных; ежели я, действуя открыто, буду заставлять отдавать справедливость угнетенным, буду наблюдать, чтобы в местах судебных давали тяжебным делам прямое и справедливое направление, – тогда чем назовешь ты меня? Не буду ли я тогда достоин уважения, не будет ли мое место самым отличным, самым благородным? Так, мой друг, вот цель, с которой я вступаю в корпус жандармов» [175].

В обществе настойчиво говорили о небескорыстном отстаивании им интересов по тяжбам частных лиц в судах,

Обозрения» отчетов 1830-х годов отражали психологически портрет императора, который, несмотря на внешнюю суровость и отчужденность, нуждался во внешней поддержке и одобрении.

существовании тайной «гласности», транслирующей на верх если не альтернативные, то иные оценочные суждения.

создание III Отделения – это своеобразное попятное движение: от недостижимой законности для всех к справедливости, обеспечиваемой вмешательством лично монарха

При этом жандармы были ограничены требованием п. 4 Дополнения к инструкции, который предписывал: «Вы не должны отнюдь принимать никаких просьб или жалоб на места и лица; ибо на сие есть определенный порядок и разные пути, законами установленные» (исключения допускались в случае «обстоятельств особенной важности») [91]. По прошествии десятилетий, в начале 1860-х гг., когда возник вопрос о пересмотре жандармской инструкции и в одной из записок указывалось на нелогичность подобной практики, тогдашний шеф жандармов В. А. Долгоруков счел этот запрет уместным, ибо «письменные просьбы (…) служат к одному только кляузничеству со стороны ходатаев и к разорению просителей на уплату сочинителям прошений» [92].

Другое противоречие жандармской службы – в Инструкции не без патетики утверждалось: «Сколько дел, сколько беззаконных и бесконечных тяжб посредничеством вашим прекратиться могут (…). В вас всякий увидит чиновника, который через мое посредство [т. е. шефа жандармов. – О. А.] может довести глас страждущего человечества до престола царского и беззащитного и безгласного гражданина немедленно поставить под высочайшую защиту государя императора» [88].

шеф жандармов признавался (приказ № 39 от 24 июня 1836 г.): «Я беспрерывно получаю донесения, что некоторые штаб-офицеры корпуса жандармов продолжают официально вмешиваться в распоряжения гражданского начальства, делопроизводство судебных мест и разбирательство частных несогласий, вступают в переписку с разными лицами, даже заключают отношения свои требованием уведомления о тех распоряжениях, которые будут сделаны».

Офицеры не должны были вмешиваться «в самые же распоряжения гражданского начальства, в разбирательство тяжб, ссор между частными лицами и другие дела, до них не относящиеся» (1827 № 4, 1834 № 49).