Публичные фигуры. Изобретение знаменитости (1750–1850)

репрезентации королевской персоны. В то время как культура селебрити зиждется на подчеркивании различий между частным и публичным и их инверсии (частная жизнь звезд становится публичной благодаря ее освещению прессой), указанная теория предполагала идентичность этих двух понятий. При Людовике XIV утренний выход короля был актом не частного лица, а человека в полном смысле публичного, олицетворяющего само государство

раз звезды домогались известности, значит, добившись ее, они должны принять на себя все «бремя славы». Присутствие в медиапространстве — это и кабала, навязанная человеку против его воли, и знак привилегированности, который, в свою очередь, на­вязы­вает правила поведения, вынуждая, в частности, потакать любо­пытству публики.

Для звезд, чье нахождение на глазах у публики — фактор престижа, иногда оборачивающийся обузой, так же как и для публики, любопытство которой может оставаться поверхностным или обрести более глубокий культурный смысл, ме­ханизмы знаменитости по самой своей природе амби­валентны.

Какими бы массовыми и рядо­выми ни выглядели некоторые черты «звездной системы» в гла­зах субъектов «легитимной» культуры, для фанатов это часто важные механизмы, помогающие им обрести самоидентифика­цию в рамках коллектива

публика представляет собой силу, наделенную полномочием вершить суд, и вместе с тем рассматривается как не слишком престижная инстанция, порой навлекающая на себя самые серьезные обвинения

знаменитость, отнюдь не ставшая главной ценностью нашего времени, продолжает вызывать то же недоверие, ту же критику, которыми, как мы видели, был отмечен первый век ее существования. Особенно ожесточенно ее критиковали за несоответствие идеалу подлинности. Этот идеал отчасти восходит к древнему христианскому идеалу, отчасти же является современ­ным изобретением, реакцией на новые формы медиатизации. Столь ревностно отстаиваемая Руссо мысль о существовании подлинного «я», несводимого к циркулирующим в общественном пространстве образам, своего «я», которому нельзя изме­нять, в наше время пережила мощный всплеск в форме различных неоромантических течений либо в более сложных формах, с осознанием невозможности отделения своего «я» от прочего мира, но с попыткой спасти мораль, основанную на недопущении требований рекламы5.

медийное присутствие почти никогда по-настоящему не осмысливалось и уж тем более не рассматривалось в положительном плане — как самостоятельная ценность, как достойная одобрения величина, которая подразумевает определенный талант и зачастую требует значительных жертв. Ведь если подумать, при таком количестве претендентов счастливчиков так немного!

Желанная и пугающая, превозносимая и развенчиваемая, знаменитость не стала символом почета для современных, медийных, демократических обществ — таким, каким для аристократических обществ была слава. Обладая целым рядом преимуществ — истинной демокра­тичностью (ее мог домогаться каждый), полной адаптированно­стью к современному индивидуализму (она вызывала эмпатию скорее к оригинальным чертам характера, нежели к социальному типу), опорой на поддержку большинства, разве не имела она все предпосылки к тому, чтобы стать новым признаком социаль­ного престижа?

протяжении всей книги я пытался провести параллели — не такие анахроничные, как могло бы показаться, — с нынешней ситуацией. Разве, изобличая издержки знаменитости, Руссо и Сара Сиддонс не при­бегали к тем же доводам, что и сегодняшние звезды, которые жа­луются на бестактность своих почитателей и посягательства на их частную жизнь? Разве тогдашние газеты, усмат­ривавшие в этих жалобах дешевую риторику и оправдывавшие свое вмешательство в личные дела знаменитостей публичностью их образа жизни, не предвосхищали сегодняшнюю «желтую» прессу? Многим ли отличается толпа, приветствовавшая Женни Линд в Нью-Йор­ке или Сару Бернар в Гавре, от толпы, встречающей Мадонну или Джорджа Клуни? Разве нынешние моралисты, шокированные масштабами чрезмерного и неуместного любопытства пуб­лики, говорят не то же, что Мерсье, Шамфор или Джонсон? Разве критика «звездной системы», которой в XX веке сопровождался успех звезд кино или шоу-бизнеса, не развернулась уже в полную силу, когда Мопассан разоблачал всеобщее кривляние или когда Гейне издевался над публикой Листа? Параллельно с утверждением механизмов знаменитости, происходившим постепенно, с середины XVIII века в течение целого столетия, шло развитие культуры мегаполисов с их зрелищами, газетами, портретами, новыми коммерческими приемами. Они обусловили возникновение топики знаменитости: совокупности общих мест, образов, примеров, позволяющих осмыслить новый феномен.

Способность прессы приносить публичным фигурам знаменитость (часто мимолетную), выстав­ление напоказ их частной жизни, любопытство публики, иногда поверхностное, иногда чрезмерное, нивелирование культурных ценностей, опасности политической популярности и «вульгарного» суверенитета — все эти постепенно складывающиеся вокруг знаменитости элементы критического дискурса оформи­лись уже в 1750–1850 годы.