И пришло разрушение

солнце освещает сначала тех, кто стоит во весь рост, а потом уже тех, кто стоит на коленях.

Смотри только не приходи в отчаяние. Да я уверен, что ты не придешь. У тебя мужественное и гордое сердце. А человек с гордым сердцем всегда-выстоит во время общего бедствия, потому что такое бедствие не наносит урона его гордости. Гораздо труднее и горше переносить в одиночку свои собственные неудачи.

не называли Великую реку Нигером, — на каждом языке было свое собственное название; не было и страны Нигерия. Это слово вошло в употребление лишь в 1897 году с легкой руки английской журналистки Флоры Шоу, заменившей длинное и тяжеловесное название «Территория Королевской Нигерской компании» звучным словом Нигерия. Нигерия — так стали называться земли, населенные разноязыкими народами, попавшими под власть колонизаторов-англичан

1958 году. Что побудило писателя, чья страна стояла на пороге независимости (Нигерия провозгласила независимость 1 октября 1960 г.), обратиться к прошлому и рассказать о событиях, отстоящих от нас почти на столетие? Несомненно, писателем руководило желание реабилитировать прошлое своей страны, не только зачеркнутое, но и фальсифицированное колонизаторами, восстановить средствами, доступными художнику-романисту, историческую правду. И не случайно, что роман появился в период нарастания борьбы за независимость, когда в народе обострились чувства любви к родине, к Африке

Окружной комиссар мгновенно преобразился. Решительный блюститель порядка и законов уступил место любознательному исследователю первобытных обычаев и нравов.

— А почему бы вам самим не снять его? — спросил он.

Наши обычаи нам не позволяют, — ответил один из воинов. Ничего нет более отвратительного, чем самому лишить себя жизни. Это — оскорбление земли, и человека, который нанес его, никогда не хоронят свои. В тело его вселяется злой дух, и только чужим дозволено касаться его. Вы чужестранцы, вот почему мы и попросили вас снять его с дерева.

— А похороните вы его, как всех? — спросил комиссар.

— Мы не можем сами хоронить его. Только чужие могут. Если твои солдаты похоронят его, мы заплатим им за это. А уж после похорон мы исполним свой долг: совершим жертвоприношения, чтобы очистить оскверненную землю.

— Что вам здесь надо?

— Белый человек, могущество которого ты теперь хорошо знаешь, велел прекратить это сборище.

В мгновение ока Оконкво выхватил мачете. Стражник пригнулся, пытаясь увернуться от удара. Куда там! Дважды опустилось мачете Оконкво, и голова стражника упала рядом с его облаченным в мундир телом.

Тогда эгвугву вернулись, и один из них огрел Еноха дубинкой, которую они всегда носили при себе. Енох набросился на эгвугву и сорвал с него маску. Остальные эгвугву тотчас же окружили своего оскверненного товарища, стараясь прикрыть его от взглядов непосвященных женщин и детей, и увели его прочь.

Енох убил духа предка, и смятение охватило Умуофию.

В ту ночь Мать духов бродила по всей Умуофии, оплакивая своего убитого сына. Это была страшная ночь. Даже самые древние старцы в жизни своей не слышали — да, верно, и не услышат — таких диких, душераздирающих стенаний, какие разносились в ту ночь над Умуофией. Казалось, сама душа клана оплакивала грядущее великое бедствие — свою собственную смерть.

старейшинами смогут быть только те, кто научится читать и писать. Если Умуофия откажется посылать в школу своих детей, то рано или поздно в их страну придут люди из других мест и возьмут власть над ними. Разве не то же самое произошло в туземном суде, где окружной комиссар уже обратился за помощью к пришельцам, говорящим на его языке? Многие из них родом из далекого города Умуру, с того берега Великой реки, куда раньше всего ступила нога белого человека

— Ты не прав. Мы приносим жертвы меньшим богам, но когда они не могут нам помочь и больше обратиться не к кому, мы идем к Чукву. И это правильно. Мы обращаемся к большому человеку через тех, кто служит ему. И только если они не в силах нам помочь, мы обращаемся к последней нашей надежде, к Чукву.

Кому-нибудь, может, со стороны и кажется, что мы относимся к маленьким богам с большим почтением, чем к Чукву, но это не так. Мы просто чаще беспокоим их, потому что боимся беспокоить того, кто стоит над ними. Наши отцы знали, что Чукву — глава над всеми, вот почему многие из них давали своим детям имя Чуквука, что означает «Чукву превыше всего».

— Ты высказал интересную мысль, — заметил мистер Браун. — Получается, значит, что вы боитесь своего Чукву. А в моей религии Чукву — любящий отец, и тем, кто выполняет волю его, нечего его бояться.

— Но если мы не выполняем его воли, тогда его надо бояться. А кому ведома его воля? Разве кому-нибудь дано ее знать?

Мистер Браун в своих проповедях предостерегал паству против столь неумеренного рвения. «Всякое деяние возможно, но не всякое деяние целесообразно», — убеждал он своих ретивых прихожан. Мистер Браун так мягко и осторожно насаждал свою веру, что в Умуофии его стали даже уважать. С некоторыми старейшинами он подружился, и как-то раз, в одной из соседних деревень, ему преподнесли резной слоновый клык, что было знаком большого уважения и почета. Одного из старейшин этой деревни звали Акунна, и вот этот Акунна отдал своего старшего сына в школу мистера Брауна, чтобы тот постиг науки белого человека.

Когда бы мистер Браун ни приходил в эту деревню, он подолгу просиживал в оби Акунны, беседуя с ним через переводчика о вере. Ни одному из них не удалось обратить собеседника в свою веру, но каждый узнал много нового о верованиях другого.