Вишневая смола

Кажется, за прошедшие тридцать лет она изменилась куда меньше, чем я. Вероятно, за последующие тридцать лет я изменюсь гораздо меньше, чем изменилась за тридцать предыдущих. И это, кажется, тоже один из краеугольных человеческих законов.

Взрослые, когда не идут с нами, детьми, всё время хотят, чтобы мы куда-то шли. В комнату. На улицу. За стол. На бережок. С бережка. В воду. Из воды. Как будто когда мы не идём рядом со взрослыми, мы им страшно мешаем уже только тем, что находимся рядом, не идя. Даже если находимся рядом с ними, не идя, – очень тихо. Иногда страшно хочется стать невидимкой

решение: всегда и везде жалеть прежде всего только своего собственного одного-единственного ребёнка. И только потом, на сдачу, – всех остальных.

Иезуитский – это такой тон, который применяется тогда, когда надо над кем-то поиздеваться по сути, сохранив при этом позволяющую оставаться в форме форму. Форма, вон, как выясняется, и для бога важна. Неизвестно ещё, есть тот бог или нет, а что форма и для него важна – это мне уже известно.

лет я изменюсь гораздо меньше, чем изменилась за тридцать предыдущих. И это, кажется, тоже один из краеугольных человеческих законов.

Мужчины иногда вообще не понимают, что женщинам правда не нужна. Женщинам необходимо, чтобы их в правде разубеждали

Мама так беспокоится, чтобы мне было удобно, что мне постоянно неудобно доставлять ей такое огромное неудобство и здоровенное беспокойство

Наверное, для того чтобы кто-то тебя целовал, когда ты злой и плохой, надо чтобы этот кто-то тебя сильно любил.

На велосипеде он не катается, на море не ходит, в кино в пионерлагерь по вечерам – тоже.

взрослые могут захотеть для детей чего только им, взрослым, заблагорассудится. И ничего дети с этих их взрослым захотением сделать не смогут. Пока не вырастут. Иногда и когда вырастут – не смогут